Выбрать шрифт:
«В ад можно прийти или упасть, хотя того не хочешь и не думаешь о том: на небо нельзя взойти, когда не хочешь и не думаешь о том». Так учил митрополит Филарет Московский. «Откуда надменность? - спрашивает Иоанн Златоуст. И отвечал: - От того, что мы не испытуем себя самих. Но кто же, скажешь, не знает собственной природы? Многие, и может быть - все, кроме немногих... Что такое человек?.. Человек есть существо; но он может сделаться ангелом и зверем... По собственному настроению он может быть всем: и ангелом, и человеком. Что я говорю ангелом? И сыном Божиим... Ангелом делает добродетель, а добродетель в нашей власти... Нельзя быть ангелом по естеству; это доказывает диавол, бывший таким прежде». Зависящая от собственного выбора двойственность судьбы человеческой наглядно изображена в Прологе 1 июля, в повести св. Нила: «Душа человека посреде есть ангела и беса. И ангел убо влагает, и показует, и учит, яже к добродетели; бес же влагает, яже суть грех. Душа власть имать еже последовати ему же любо хощет, или ангелу, или бесу. Сего ради внемли, да не оскорбиши ангела».
Что же нужно, чтобы оказаться на стороне ангела? Вера нужна. «Душа без веры есть сосуд, запертый для благодати, - говорит митрополит Филарет, - а душа верующего - открытый. Вера открывает душу для принятия благодати». Какая вера нужна? «В области веры, - так учит епископ Феофан, - апостол говорит: «Мы ум Христов имамы». Чей же ум вне области веры? Лукавого. Оттого и отличительной чертой его стало лукавство». А как такую истинную веру получить? «Вера от слуха» (Ин. 11, 25): слушай Евангелие, говорящее тебе, и св. Отцов, объясняющих Евангелие; слушай их внимательно, и мало-помалу вселится в тебя живая вера, которая потребует от тебя исполнения евангельских заповедей, за это исполнение наградит надеждой несомненного спасения. Она соделает тебя на земле последователем Христовым, сонаследником Его на небе». Так говорит епископ Игнатий (Брянчанинов). С такой верой неразрывно связано сознание своего падения. «Нищета духа и зрение своего падения, - говорит еп. Игнатий, - уже есть блаженство для падшего человека. Видящий падение свое способен признать необходимость спасения, Спасителя - способен уверовать в Евангелие живой верой». Познали мы свое падение, благодатствуемые правой верой, - что следует? «Мы созданы для жизни в раю. Но согрешили и изгнаны на эту землю скорбную. Зачем? Чтобы принести покаяние. Жизнь наша на земле есть епитимия. А тому, кто несет епитимию, что свойственно? Сетовать, сокрушаться, плакать о грехах своих». Так говорит еп. Феофан. Таковым стало состояние нашей души - только тогда спокойны можем мы быть. «Божие приходит само собою, в то время как мы и не помышляем о нем. Ей так! Но если место чисто, а не осквернено» (Исаак Сирии). А чтобы место оставалось чистым - что нужно? «Один брат спросил некоего старца, - сообщает св. Дорофей, - что мне делать, отче, чтобы бояться Бога?» Старец отвечал ему: «Иди, живи с человеком, боящимся Бога, и тем самым, что он боится Бога, научит он тебя бояться Бога». «Не столько вдавайся в глубокие исследования о Боге, сколько старайся подражать Ему», - учит св. Григорий Богослов. «Христианин! Будь, а не кажись: вот одно из важнейших для тебя правил», - говорит митрополит Филарет. Так мы на добром пути. Но этот путь узок. Жди испытаний, не бойся их: в них спасение. «Быть в безопасности от гонений - есть тягчайшее из всех гонений; то хуже самого гонения. Безопасность - наводит на душу сон, производит великую невнимательность и безпечность, возбуждает всякого рода страсти... Во время же гонений страх... всем этим страстям не позволяет даже подать голоса... Я слышал некогда от отцов наших... что во время древних гонений можно было видеть мужей истинно христианских» (св. Иоанн Златоуст). Итак, страшно не гонение! Что же страшно? Св. Ефрем Сирин об «ищущих живого слова» во времена последние так говорил: «Они будут проходить землю от востока к западу и от севера к югу, ища такого слова - и не найдут его».
Вот что страшно!
Не доживем ли мы до этого времени? Не входим ли уже в него?
Царь Алексей Михайлович однажды нечаянно перекрестился, проезжая мимо кирки. Духовник его указал ему на допущенную ошибку. Последовал приказ: перенести кирку за город, за ручей Кукуй. Вообще, на московском языке лютеранские кирки именовалась ропатами (т. е. капищами), божницами, молитвенными избами. Характер нашей веротерпимости выражен Царем Иоанном Грозным в его обращении к Поссевину так: «Лютеране, как и все иноверцы, живут свободно в России, но не смеют сообщать другим своих заблуждений». То же сказано было Флетчеру: «Государю нашему, Великому Государю Царю и Великому Князю до их веры дела нет. Многих вер люди живут в Государя нашего государстве, а никоторых государств от веры их отводить не велит, всякий живет по своей вере».
Иное видим при Петре. Он сам бывал и певал в лютеранских храмах. Собственноручно положил камень при построении в Москве кирки Петра и Павла. Смерть его помешала напечатанию на славянском языке «римских, лютеранских и кальвинских катехизм» - и пр. - «для чтения и ведения». Это были уклоны. Оставался Петр православным, как и правительственная линия поведения оставалась при нем православной.
После Петра можно, однако, говорить с известным правом даже о гонениях, испытанных Православной Церковью. В манифесте при воцарении Екатерины II можно найти многозначительные слова: «Православная наша Церковь крайне уже подвержена оставалась опасности, переменою древнего в России Православия и приятия иноверного закона» (т. е. лютеранского).
Бывали и впоследствии некоторые уклоны, но Православие безспорно оставалось господствующей верой. В 1862 году, на молебне по поводу тысячелетия России, могла быть с полным правом вознесена молитва, составленная митрополитом Филаретом, заключавшая следующие слова: «Соблюди в нас православную веру в ея чистоте и силе, и да пребудет она, как же бысть, средоточием общественного единения, источником просвещения, основанием и твердынею народного благонравия, правды законов, благодетельности управления, нерушимости благосостояния...»
Являясь формально господствующей. Православная вера внутреннее миссионерство осуществляла предельно мягко. Можно говорить даже о покровительстве, оказываемом и иноверию, и инославию нашей верховной властью: «имперскость» свою она проявляла, сочетая охрану Православия с доброжелательным вниманием ко всему населению Империи, со свойственными ему вероисповеданиями.
Большие скорби иногда претерпевала церковно-православная совесть. Открытие в начале XX века в Петербурге мечети на видном месте вызвало пламенную отповедь архиепископа Никона в его знаменитых «дневниках»... Он готов был усматривать в этом акте грозное предзнаменование конца мiра!
Терпимость в отношении инославия, а равно и магометанства, и буддизма, не таила, впрочем, - особых опасностей для русского народа. Раскол и сектантство - вот что могло ему угрожать. Когда в 60-х годах возник вопрос о приравнении раскольников к инославным, вознегодовал митрополит Филарет. Придут к православным старообрядцы белокриницкого отделения и скажут - признайте наших архиереев и поставляемых нами священников. За ними придут старообрядцы новорусские и т. д. «А что будет в селениях? - вопрошал митрополит Филарет. - Придут в селения лжесвященник австрийский, лжесвященник русский, большак безпоповщины и будут расхищать и разделять селения на несколько приходов разных вер. Одному пастырю будет трудно превозмочь многих волков...» В одном городе будут две кафедры, православная и эксправославная, два архиерея, православный и эксправославный, два епархиальных управления...
В нашу задачу не входит давать описание и оценку нашего прошлого под углом зрения взаимоотношения Православия с иными верами. Иллюстрациями служат приведенные примеры - того, какие формы могло принимать у нас соседство вероисповеданий. Внешним могло оно быть, что не исключало доброжелательства. Могла возникнуть внутренняя близость. Это таило опасность. «Будь милостив не только к своим христианам, но и чужим... Если кто скажет тебе: ту и другую веру дал Бог - отвечай: разве Бог двоеверен?» Так на заре нашей веры учил преп. Феодосий Печерский...
«Церковные перегородки не доходят до небес». Это изречение митрополита Платона (Городецкого), сказанное при встрече с инославными и вызвавшее возмущение К. П. Победоносцева, получило широкое распространение. Оно безобидно и безспорно, если разуметь под этим допустимость общения людей, принадлежащих к разным верам, на, так сказать, нейтральной почве: не должно задевать общение пунктов расхождения. Оно абсолютно ложно, если разуметь под этим существование над всеми церквами какой-то нейтральной зоны, в преддверии небес, где уже различия теряют свое церковное значение. Оно соблазнительно, поскольку оно употребляется, не будучи уточняемо в своем содержании. Этим скрадывается двоякий смысл, заключающийся в этом изречение, - диаметрально противоположный.
О митрополите Филарете Московском рассказывают, будто он, на склоне лет, когда спросили его, как он мыслит завершение нашей тяжбы с раскольниками, скорбно задумался, а потом сказал, что наступят времена, при которых забудем мы о своих разделениях... Допустим, что митрополит Филарет действительно так сказал - свидетельствует ли это о том, что и он признавал условность и относительность церковных перегородок? Никак! Тут о другом речь. Грядет час, когда люди, устремленные к Богу, в таком страхе и с таким упованием будут взирать на Небо, ожидая увидеть на нем знамение грядущего Христа, не только как страшного Судию, но для них и Освободителя, что кроме этого им открывающегося Неба они вообще ничего уже не будут видеть. И в единении будут ощущать себя со всеми, кто, за какими бы кто «перегородками» ни пребывал, с такой же устремленностью будут взирать на Небо...
В наше, пред-антихристово, время можно уже наблюдать явления как бы уже прообразующие эти последние времена. Известны случаи, когда священнослужители разных исповеданий братски шли на казнь, в тесном единении принимая мученическую кончину от рук безбожников. Разительный пример преодоления «перегородок» являет нам картина мученической смерти евреев от руки национал-социалистов Германии во время оккупации западной России войсками Гитлера. Массовый характер носили эти экзекуции. Об одной из них мне довелось слышать рассказ от иноверных свидетелей. Во главе с раввинами шли эти толпы в полном порядке в праздничных одеждах, с пением надлежащих песнопений. Для них были подготовлены продолговатые ряды общих могил, куда все они должны были лечь. Нечто было потрясающее. И когда готово было прорваться отчаяние, раздался голос раввина, возгласивший слова, освятившие все происходившее новым светом - Христовым - и превратился убой в мученичество, возвращающее заблудших в стадо Христово. Раввин напомнил слова, произнесенные когда-то праотцами, зде находившихся при крестной смерти Спасителя: «Кровь Его на нас и на чадах наших». Вот когда свершается - прорицание! Надо понести смертную муку, как искупление за грехи отцов... И в спокойствии стали обреченные ложиться в приготовленные могильные рвы в ожидании убиения... Так пали «перегородки» даже в отношении еврейства, не то что инославной христианской церкви - не во исполнение ли пророчества апостольского о возвращении ко Христу пред концом мipa коренного иудейства?
Значит ли это, что потеряло значение различие между христианами и иудеями, даже в этот последний час? Это значит лишь то, что кровью оказались крещены иудеи - и так соединились с христианами в Царстве Христовом. Если бы кто на основании подобных фактов стал говорить об упразднении «перегородок», он не только был бы в заблуждении - он впал бы в страшный грех. Здесь не «перегородки» упраздняются, а происходит предсмертное дивное преобразование человеческого естества, освобождающее души от гнездящихся в них заблуждений. Так происходит - на участке ли малом, еще при течении Истории, или в масштабе вселенском Конца Mipa - слияние в одно стадо овец Христовых, разбредшихся по разным «перегородкам», а теперь чудом Божией благодати освобожденных от всего отчуждавшего их от Истины.
Можно полярную противоположность двух содержаний, способных быть вложенными в формулу «перегородок, не доходящих до небес», иллюстрировать следующим образом.
Светит солнце - Солнце Истины. Одним оно открыто полностью - сияет для них полным светом блистающий диск, и ходят они в свете Истины. Другие в большей ли, в меньшей ли степени окружены тьмой неведения, заблуждения, суеверий, обмана, отступлений, а к тому же и всяческих внешних обстоятельств, не благоприятных для обладания чистым зрением. Во тьме ходят они, в сумерках. Все же хоть краешек Светила Истины им доступен, хотя бы рассеянный Свет, от Него исходящий, но доходит до них и живит и их. И поскольку живут они этим Светом - не чужд им Христос истинный, и есть что-то общее между всеми, кто хотя бы слабо озарены Светом Истины. Беда в том, что ослепленные заблуждениями соблазнены мыслью о том, будто именно им-то и вручена полнота Истины. Не с любовью устремляются они к тем, кто обладает Ее полнотой, либо отчужденно сторонятся их, либо, хуже того, с ненавистью взирают на них, самим своим бытием бросающих зловещую тень на то, что они считают истинной. Напротив того, не утратившие полноты зрения и живущие в свете Солнца Правды, те могут спокойно и любовно взирать на все множество ослепленных или полуослепленных. Готовы они придти к ним на помощь, ибо видят они всю губительную силу их заблуждений.
Двойной жизнью живут помраченные: во Христе они, поскольку к Нему, хотя бы и помраченными очами, но устремляются. Но против Христа они, поскольку, веря в свою ложь, вооружаются против тех, кто обладает полнотой Истины. Эта укорененность в своей неправоте препятствует обращению к Истине. И погрязают они все больше во лжи, во тьме... Но есть и среди них такие, кто начинают понимать свою ограниченность, свою помраченность. Эту искру может раздуть в спасительный пожар, потребляющий беззакония, в душе укоренившиеся, благодатный ветер промыслительно развертывающихся событий. И разве не естественно тогда ослепленному младшему брату ощутить со всей силой внезапно возникающего убеждения старшинство и первенство братьев зрячих - и к ним обратиться за помощью, за поддержкой, за защитой против самого себя, в своей укоренившейся неправде? И разве не может так создаваться некая солидарность в недрах «перегородками» разобщенного церковного мipa - солидарность, способная в какой-то судьбоносный момент, послужить благодарной почвой для возгорания полноты света Христова в сердцах тех избранных, кто вопреки «перегородкам», в отмену их, всем сердцем жаждут этой полноты...
А вот другая картина...
Сияет то же Солнце Правды. Люди живут в Его свете, пользуются Его благами. Но не думают о Нем, не взирают на Него. Им не до Него. Пусть и сохранился в той или иной мере образ благочестия - внутренней силы он уже не имеет. Это «культ» - у одних один, у других другой. Так ли он важен? Да и так ли важно принадлежать к тому или другому «культу»? Везде Бог - нужны разве Ему эти «перегородки»! Сами люди их понаделали - надо избавляться от них. Почему не начать жить так, как бы их и не было? Будем общими усилиями устраивать жизнь на земле. Господь придет на землю? Фанатики нас приучили бояться этого! Бояться Бога - какой абсурд! Как можно Христа бояться! Мы приемлем благостное Его учение - как приемлем учение и других учителей веры: все доброе созвучно. Самомнение думать, будто кто обладает полнотой Истины. Полнота эта возникнет только тогда, когда мы все объединимся в служении ей. Вот и будем ждать Бога - будем готовиться к этому общими усилиями, стараясь забыть о всяческих «перегородках». Сольемся все воедино на земле - тогда и придет Господь, чтобы слиться с нами - благостный Учитель. И воцарится рай на земле...
В первом случае «перегородки» забываются, поскольку люди соприкасаются с Вечностью. В страхе Божием готовы люди идти на Страшный Суд - люди Божий, пусть и разбредшиеся по разным «перегородкам», отбившись от истинного Божия стада, но сохранившие в сердце устремленность ко Христу истинному. Ко Христу сейчас устремлены все - и Христос-Судия воздаст каждому, кто чего достоин в этом, приведенном к исходному единству, стаде.
Во втором случае не потому делаются излишними «перегородки», что все приходит к концу на этой земле и все устремляются ко Христу, нисходящему в силе и славе, а напротив, их устраняют, чтобы свободно можно было самому человечеству устраивать свою земную судьбу, рисующуюся в перспективах, мечтательно наполняемых блаженным содержанием, в конечном итоге включающем в себя и Бога, на землю нисходящего. Реальности Страшного Суда, пред которыми каждый предстанет в своей Христовой годности, противостоит мечтательное строительство земного рая, находящее свое реальное завершение в антихристе.
Доходит так до своего предела извечная разобщенность «сынов Божиих» и «сынов противления». Встреча готовится антихриста и Христа, после чего целостно во времени протекавшее мiроздание преобразуется в расщепленную Вечность: овцы воедино сведенного Христова стада пойдут к вечному блаженству, тогда как козлища, знаком антихристовым отмеченные, погрузятся во тьму вечного небытия, исполненного неизреченных мук.
Тайна благочестия становится явью блаженной Вечности. Тайна беззакония становится явью адских мучений, не имеющих конца.
Сто лет исполняется со дня кончины А. С. Хомякова. Не так давно мы поминали его. Мы отдавали должное его огромным дарованиям, его светлому моральному облику, его церковному благочестию, спасшему его душу от соблазнов века и обеспечившему ему добрую кончину. Многому он нас способен научить. И все же - отмечали мы - учителем нашим не может он стать. Не понимал он той реальности, в которой мы живем, не видел приближающейся апостасии. Оптимистически воспринимал он будущее, видя для России огромные перспективы. По западному воспринимал он самую природу инославия. Видя беспомощность его, чисто логическую, пред Истинной, являемой Православием, миссию России усматривал он в том, чтобы облегчить Западу в тесном общении с ним включение и его в некий торжествующий общий апофеоз Истины. В этом сказывалась явная недооценка губительного существа отступления, как процесса вольного отпадения от Истины. Ведь тут имеет место некое перерождение сознания, некое наложение на него печати беззакония, смыть которую действием логики невозможно. Должно возникнуть покаянное осознание греха - тягчайшего греха ума: вещь, граничащая с чудом Божией благодати! Подобное чудо духовного преображения не может не быть редким даже в отношении отдельных лиц. Можно ли мыслить его, как массовое явление, вызванное силой логического убеждения?
Есть в мiровоззрении Хомякова и налет. Православию чуждый - западнический. Приведем цитату из его опыта истолкования всемiрной истории. Попутно высказанная мысль. Как далека она от церковного сознания!
«Рождение в Иудее, или Вифлееме, тридцатилетний срок жизни, смерть на кресте и т. д. являются бесспорно как случайности, но они не имеют никакого влияния ни на развитие учения, ни на жизнь Иисуса. Учение Его сомкнуто само в себе и не носит никакой печати, наложенной извне; Его жизнь есть только необходимая земная оболочка Его учения, без блеска и славы, без великолепной борьбы или великолепного торжества. Самая смерть Его на кресте, вдали от учеников, бежавших от страха, и между двух разбойников, представляет какой-то характер равнодушия исторического к добру и злу; она имеет высокое значение для судьбы народа-палача и не имеет никакого возвратного влияния на внутреннее значение христианства...»
Беспомощность обнаруживает Хомяков, вопреки огромности своих дарований, и при подходе к реальностям современности, родственным тому, что сейчас расцвело такими пышным цветом. Гагарин в брошюре «Будет ли Россия католической?» говорил о том, в какой мере облегчится примирение нашей Церкви с Ватиканом, поскольку им допущено будет приобщение под двумя видами и брак духовенства. Хомяков по этому поводу пишет:
«Предположим, что эта чудовищная уния осуществилась. Итак, Церковь сложилась их двух провинциальных церквей, состоящих во внутреннем общении - церкви римской и Церкви Восточной. Одна смотрит на спорные пункты, как на сомнительные мнения, другая, как на члены веры. Отлично! Христианин Востока принимает римскую веру, он остается в общении со всею Церковью: но половина ее принимает его с радостью, а другая не смеет судить его, потому что об этом предмете у нее нет определенной веры. Возьмем теперь обратный случай. Кто-нибудь из области римской принимает восточное мнение: он необходимо исключается из общения со своею провинциальной Церковью, ибо она отвергла член ее Символа веры, то есть догмат веры, а через это самое исключается из общения и с восточными (так как они находятся в полном общении с западными). Западные исключают человека из общения за то, что они веруют тому, чему веруют их братья, с которыми они состоят в общении, а восточные исключают этого несчастного за то, что он исповедует их собственную веру. Трудно вообразить себе что-либо более нелепое. Из этого смешного положения только один выход, а именно: допустить, что латинянин не лишится общения за принятие восточного верования, то есть за оставление догмата. Тем самым латинский догмат низводится на степень простого мнения, и раскол осуждается согласно предложению великого Марка Ефесского. Вот в числе других пример самоубийства ложных учений».
Перед нами логическая головоломка, пусть и приводящая к правильному выводу.
Спасла Хомякова в его сближении с Западом полнота и целостность сохраненной им Веры. Он писал Пальмеру: «Что касается меня, то скажу Вам прямо: как бы ни был счастлив воссоединению с церковью даже самого малого числа англичан, но я не порадовался бы даже обращению и целой Англии, если бы обращенная Англия должна была внести в православный мiр дух, раздвоенный сомнениями и внутренними противоречиями. Прошу вас, скажите мне, начинался ли когда-либо Символ веры словами: «Я буду верить» (или «Не стану сомневаться»)? Не все ли начинаются словами: "Верую"?»
Счастье Хомякова, что жил он и умер в этой Вере. Наложила она печать и на творения его. Он не потерял ее. Но он не понимал, что потеря этой Веры Западом есть не просто заблуждение, даже не просто грех ума отдельного человека, а нечто духовно-родственное тому греху, прощения которого не обещал Сам Христос - нечто, во всяком случае, на пути к этому греху стоящее...
И еще одного не понимал Хомяков. Он не отдавал себе ясного отчета в том, что мы, храня сокровища Веры за своими «перегородками», являем собою нечто абсолютно замкнутое. Мы можем принимать возвращающихся в наши стены - большего и иного мы не можем сделать. Выйти из наших стен мы можем только навстречу Христу, приходящему в мiр в силе и славе. Никакого в общности с Западом дальнейшего развертывания истории Церкви - не может быть. Никакой эволюции, никаких не может быть новизн положительных, выводящих нас из наших «перегородок». А между тем Хомяков утверждал, что Задачей русского человека пред лицом Запада является - «задуматься русским умом» над его достижениями. В этом видел он спасительный путь и для нас! Светский богослов. Хомяков не обладал духовным прозрением, которое обнаруживалось у его современников, заслуживших именование «отцов Церкви». Надо ли этому удивляться!
В 1389 году Патриарх Антоний писал Великому Князю Василию: «С печалью узнал, что ты не позволяешь митрополиту поминать на Литургии божественное имя Императора, говоря:
«Мы имеем Церковь, а Императора не имеем и не хотим знать». Это не хорошо. Святой Император занимает высокое место в Церкви. Он не то, что остальные правители - местные князья и потентаты. Император в начале установил и утвердил истинную веру для всего мipa. Императоры созывали Вселенские Соборы. Они утверждали своими законами соблюдение того, что божественные и святые каноны объявили истинными догматами и православием церковной жизни... Невозможно христианину иметь Церковь, но не Императора. Ибо Церковь и Император находятся в тесном единении... и невозможно отделить одну от другого».
Знаем мы из Евангелия, как по повелению Кесаря произведено было описание Вселенной, ему подвластной. Знаем мы из Евангелия, что Господь заповедал этому Кесарю в земном подчиняться. От этого Кесаря идет преемственная линия земных правителей, единственных в своей высокой помазанности. Пусть первые, языческие еще, Кесари встретили гонениями возникшую Церковь Христову: промыслительно приведена была тем Церковь к победе над всем мiром - и склонился, наконец, и сам Кесарь пред знамением Креста, став православным Царем-Кесарем, являющим ту высшую власть в мipe, которой поручено хранить Церковь.
Хранить Церковь! Страшно подумать! Врата адовы безсильны одолеть Церковь Христову, а есть на земле власть, назначение которой - хранить Ее! Ясно, что такая власть не может стоять вне Церкви: она должна принадлежать Церкви, ощущая себя Ее служительницей. Нераздельная общность Царя с Церковью получила наименование симфонии. Не формальная, не внешняя то связь, а некое гармоничное единство.
Законным преемником таких Кесарей стал Русский Царь. Когда Церковь венчает на Царство Русского Царя, она в лице своего предстоятеля говорит ему поучения. А у Царя на устах лишь смиренное исповедание Символа Веры: то единственная «программа» его пред лицом Церкви. И прославляет в нем Церковь того Удерживающего, который не только от гражданского зла оберегает Церковь, но наличие которого рядом с Церковью обуславливает связанность самих адских сил зла. Вот величие Русского Православного Царя! Им держался Православный Mip - им держалась и вся Вселенная, пусть не знала и не признавала она этого, пусть в очах делавшей историю Западной Европы являлась Россия воплощением отсталости и варварства.
Чтобы получить представление о том, как культурный Запад воспринимал мiроспасительную «симфонию» Православного Царства приведем пример. В 1868 году в соборе Богоматери Парижа знаменитый проповедник иезуит Феликс в серии великопостных проповедей на тему о прогрессе в зависимости от религии посвятил одну России. «Нужно ли говорить, - учил он, - что руссицизм больше, чем англиканизм лишен жизненности, я разумею, истинной христианской жизненности? Да, и можно ли говорить серьезно, что русская религия - живая религия? Вблизи наблюдателя в этой выродившейся религии только и поражает отсутствие сверхъестественной жизни: она буквально то, что говорил де-Местр о всех отделившихся церквах, применяя это особенно к Церкви, которую он имел перед глазами (т. е. русскую): подобна замороженному трупу, который в холоде еще сохранил формы. Да, там этот холод душ, отделившихся от великого фокуса теплоты, сохраняет только видимость жизни в оледенелых формах и под ледяной мантией. Но поднимите эту гиперборейскую мантию, положите руку на сердце этого труппа: что? - вы чувствуете биение жизни?.. И если нет жизни в сердце этой религии, какого же можно плода ждать от ее утробы? Есть три божественных цветка, которые свидетельствуют о христианской плодородности: это цветок святости, цветок апостольства и цветок мученичества». О святости о. Феликс говорит, что еще можно найти признаки патриархального благочестия в сердце русского народа, но было бы напрасно искать величественных фигур подражателей Христа. Вместо апостольства проповеди и распространения слова Божия он находит - немоту, прерываемую только чем-то похожим на мычание. Вместо мученичества, вместо поддержания достоинства в русском клире он видит только сервилизм. «Русский клир снизу до верху своей иерархии преклоняется пред силою и потерял всякую независимость. Уже не спрашиваю, довольно ли еще на его челе, склонившемся пред религиозно-могущественной автократией, блестит ореол знания, добродетелей и самопожертвования. Ах! Те, кто видели его вблизи, дали бы, к сожалению, обвинительные показания. Они бы сказали, что деспотизм более или менее сгладил с их чела этот тройственный ореол. Там, может быть, найдутся примеры унижения достоинства такие, которых я не могу привести здесь, не теряя уважения к самому себе. Но то, что господствует там над всеми, что развращает все, что истребляет все в этом падшем клире, выражается в трижды унизительном для христианского священника одном слове: раб, раб, раб!..». И дальше: «Да, заметьте это, господа! То, что составляет его (т. е. русского клира) унижение, есть наша опасность. Чем более унижена эта религия, тем более она грозна. Чем более она теряет свободу, тем более она грозит нашей. Чем более этот фетишизм, который преклоняется пред идолом власти, сближает ее с варварством, тем она опаснее для будущности цивилизации Европы и всего мiра... Да, господа, этого именно самого страшусь я от этой одной из наиболее рабских пред страшной властью религий за нашу христианскую Европу, я боюсь, чтобы она когда-нибудь, если не во всей, то в большей части Европы, не сделалась виновницей унижения настолько же могущественного, как будет она сама, и самого рабского, и самого низкого».
Мы воспроизвели эту потрясающую иллюстрацию не для того, чтобы метать обличительные громы против католиков. Мы хотим лишь сделать наглядной трагедию латинства в его отступлении от церковной Истины. Ватикан не может не ненавидеть Православие - особенно в его национально-государственной мощи. С самого возникновения процесса, ведущего человечество к антихристу уже организационно, печать антихриста запечатлена на всех ступенях того процесса, начиная со ступени первой - латинской схизмы. Вопреки наименованию «схизмой», то было возникновение церкви, вступающей в соревнование с Церковью истинной. Существо нового церковного образования определялось не теми, пусть и существенными, отступлениями от Истины, которые были тогда Римом установлены, а фактом провозглашения себя церковью истинной. Отсюда возникала действенность латинства, а за ним и всех последующих ступеней начатого процесса отступления. Христианством оставались церковные образования, поскольку не переходили они заветной черты, т. е. не переставали верить во Христа-Бога, члена Святой Троицы. Но антихристов знак на себя клали, поскольку оказывались вынужденными, как врага, соперничающего с ними, воспринимать истинную Церковь, исповедующую истинное Православие. Двойной жизнью жил католицизм от 1054 года. Католики служили Богу истинному, пусть и с допущенными ими отступлениями от истинной веры, и оправданно носили имя христиан, поскольку таковыми оставались, пусть и ущербленными в своем церковном сознании. Но одновременно, поскольку обращались они лицом к Православию - ненавистью кипели они, и задачей себе ставили уничтожить Православие, всеми мерами, самыми жестокими и лукавыми, готовые воинствовать против Истины Православия, воплощенной в Православной Церкви.
Протестантизм не унаследовал от католицизма пламенность ненависти к Православию - заслонено было оно самим католицизмом. Для протестантизма отчуждение от Православия было характерным. А дальнейшие стадии процесса отступления от исходной Истины уже знаменовали и отчуждение, и воинствование в отношении христианства в целом, а не именно Православия. При всех условиях понятно, что не способен был Запад воспринимать Православное Царство Российское, как основоположную охранительную силу Вселенной.
Надо ли удивляться тому, что Запад покровительствовал русской революции и воспринял ее конечное осуществление, как свое торжество? Имеет лишь исторический интерес установление конкретных актов, осуществленных конкретными вдохновителями и пособниками русской революции в ее завершительной стадии. Это были лишь эпизодические моменты стихийного отталкивания Запада от Русского Православного Царства, которое источником своим имело духовную природу западной цивилизации, - этого порождения и постепенного раскрытия, все более отчетливого и агрессивного, отступления, начатого в 1054 году. Начало антихристово восстало против начала Христова - пусть могло это делаться и под знаком Христа, как мы только что видели. Оно неизменно примешивалось к «политике» на всем протяжении тех веков, когда Запад, в образе католицизма и протестантизма, соседствовал с нами. Оно только расширяло свои границы, раскрывало свою внутреннюю природу, когда в обмiрщенном виде, будь то под знаком «просвещения», будь то под знаком «марксизма», наносило удары, все более и более губительные, по самому сердцу Исторической России. Ленин в пломбированном вагоне - лишь последнее звено длинной и многообразной цепи... Злорадно взирал Ватикан на «Пугачева из университета», предвещенного умным де-Местром. Его боялся глубокий мыслитель. Но плодами деятельности его благодарно пользовался папский престол.
Что осталось от исторической России? Народ. Не как организованное Целое, а как человеческий состав, обнаженный от спасительного покрова внешней безопасности, даваемого правовым государством, и лишенный духовной целостности внутренней, обусловленной принадлежностью к Православному Царству. Не просто на произвол судьбы был оставлен этот народ в анархической смуте. Стал он одновременно и жертвой, и орудием сатанинской власти, овладевшей государственным аппаратом и превратившей его в организацию «тоталитарного» насилия и соблазна, развращения и вымогательства - неслыханных в истории человечества. В этих условиях Божиим даром явилось выведение за исторические пределы России сотен тысяч русских людей, не только тем пощаженными от лютой участи советчины, но и получивших возможность явить себя «Зарубежной Россией», открыто длящей преемственное бытие в рассеянии сохраняющейся Исторической России. Двоякая возможность открывалась русскому народу, на свободу выведенному. Россия пала. Почему? Потому, что восприняла западную свободу не для того, чтобы принести ее Богу в вящей преданности Церкви, а для того, чтобы высвободиться от святого плена, в который отдал себя русский народ в своем историческом служении Церкви, - и пойти путем самоублажения. Для русского Зарубежья открывался выбор: или на хлебах свободного мipa, вложившись в его жизнь, продолжить идти его путями, все больше прилаживая к нему свое душевное и духовное хозяйство и, в конечном счете, ассимилируясь ему; или, видя в себе посланцев к культурам отступнического Запада от сохранившегося в своем русско-православном облике Востока, открывать свободному мipy вверенную России Истину, если и не в образе специального миссионерства, то через явление себя мipy в своем подлинном духовном облике на всем пространстве своего рассеяния.
В плане нашего духовного, внутренне церковного делания это деление отвечает тому, которое на своем безподобном языке св. Тихон Задонский формулировал так: «Два рода ученых и мудрых людей: одни учатся в школах от книг, и множайшие от них суть безумнейшие паче простых безграмотных, яко и алфавита христианского не знают; ум острят, слова исправляют и красят, но сердца своего исправить не хотят. Другие учатся в молитве со смирением и усердием и просвещаются от Духа Святаго и суть мудрейшие паче философов века сего; суть благочестивии, и святии, и Богу любезнии; сии, хотя алфавита не знают, но добро все разумеют; просто, грубо говорят, но красно и благоприятно живут. Сим, христиане, подражайте». Не нужно, конечно, буквально принимать этот совет, но нельзя не принять его, как руководящую нить.
Вот мы попали заграницу, на свободу - попали, продолжая милостью Божией находиться за нашей исторической церковной «перегородкой». Чего нам еще надо? Ничего. Мы все имеем. Наша «перегородка» истинно доходит до неба - небесами она и образована. Мы - с Христом. А другие? Господь указал Своим ученикам не возбранять тем, кто и не с ними ходит, а именем Его бесов изгоняет, пояснив тут же: «Кто не против вас, тот за вас» (Лк. 9, 50). Мы не скрываем себя - и если мip нас приемлет, какими мы есть, то есть как исповедников истинной веры, тем не свидетельствует ли мiр, что не чужд и ему Христос истинный? И если вывел нас Господь на просторы мipa, то не для того ли, чтобы мы являли верность Ему, исповедуя свою веру, и тем являли бы Его, Истинного Христа? Сохраняя верность Христу в своей «перегородке», мы не только спасаем свои души. Мы сохраняем себя для тех путей, на которые волен нас направить Господь во спасение России. Более того: мы открываем возможность всему отступившему от Христа мipy воочию знакомиться с истинной верой. И тут отдаем мы себя Христу для направления нас на пути. Ему ведомые, во спасение тех, кто способен покаянно возвращаться в лоно истинной Церкви...
Так раздваивается русское Зарубежье. Одна часть, «ученых и мудрых людей», которые «ум острят», сливается с Западом, разделяя с ним путь гибели. Другая - «просвещается от Духа Святаго». Спасаясь сама, она самим фактом своего бытия, в верности своему святому прошлому «добро все разумея», зовет заблудших на путь спасения.
«Die Russen kennen wir nicht», - со спокойной улыбкой, когда-то, больше полувека тому назад, сказал мне знакомый гейдельбергский государствовед, с недоумением читая обращенное к нему письмо одного из крупнейших русских юристов, бывавшего и в Гейдельберге. «Rossica non leguntur». Спокойно выводил за скобки своего ведения Запад, и Русскую Церковь, и благочестие православное, и культуру нашу церковную. Варварство, чудачество, ханжество... Примитив, только этнографически интересный. Переворот произвела первая Великая война - и это не только в силу катастрофы, безнадежно низвергшей Запад со столпа безбрежного прогресса, якобы обеспеченного его культуре, но и в силу одновременного непосредственного стыка его с Русским Православием, в его бытовой непосредственности. То, что раньше было уделом тех немногих иностранцев, которых судьба закидывала в Россию и которые становились иногда более русскими, чем сами русские, чувствуя себя чужаками на своей родине, поскольку они туда вновь попадали, теперь в какой-то мере коснулось масс, исчислявшихся сотнями тысяч, если не миллионами. То были пленные, в нашем русском широком быту делавшиеся участниками нашей жизни. То были и те, кто у себя на родине в соприкосновение приходили с нашими пленными, при всей их относительной отчужденности от населения. То была встреча с нашей эмиграцией. Ниспавший с вершины самодовольного благополучия иностранец - в частности и, прежде всего, немец, с нами соседствующий, - внезапно ощутил благодатную силу нашей веры и нашего благочестия - переживая иногда положительно некую спасительную душевную травму. Трудно оценить, какие бы последствия были этого благодетельного шока, если бы не возникло некое, выделенное западным отступлением против этой для него возникшей опасности, «противоядие» - в лице экуменизма. Да, многое хорошо в Православии, в частности, в русском бытовом православии. И надо, конечно, это хорошо распознать и оценить по достоинству. Больше того - надо его освоить в той или иной мере. Но ведь не все хорошо в Православии! Есть и ему чему поучиться у западных исповеданий, в частности, у протестантизма. Надо друг у друга заимствовать все хорошее, что свойственно отдельным исповеданиям, покончив с прежней отчужденностью. Мысль работает и дальше. Надо идти на сближение все больше - поняв, что полноты Истины нет ни у какой Церкви, и что она может быть достигнута только в сочетании всех отраслей христианства, исторически разошедшихся, во что-то единое, целостное, полное, всеобъемлющее. Раньше создавалась атмосфера, благоприятствующая тому, чтобы живой, сочувственный интерес укреплялся к тому, что происходило за нашей «перегородкой». Дух благодати повеял оттуда, зовущий на путь обращения к Истине, возвращения в Отчий Дом. Перевернул установку сознания экуменизм: долой «перегородки». В этом - общее спасение.
Так радикально и принципиально устранялась из поля зрения историческая реальность постепенного, ступенчатого отступления, преодолением которого могло бы быть только возвращение к Истине, в ее сохранившейся силе Православия. Вместо того возникает новая задача - влекущая самое Православие на путь отступления, в новой его фазе, сводящей историческую «вертикаль» ступенчатого отступления в программную «горизонталь» вселенскости, все фазы отступления поглощающей, с включением в него самого Православия, упраздняющегося в своей единственности и снижающегося до так называемой «интеркоммюннион». Это - новое слово, определяющее нечто абсолютно новое, свойственное нашей эпохе отступления, а именно участие в общей евхаристической трапезе лиц, принадлежащих к разным исповеданиям. Этим «новым» погашается то, что лежит в основе каждого верования, поскольку оно остается подлинным верованием, пусть и ущербленным в своей объективной истинности: духовное целомудрие. Этим возводится в некий не только отвлеченный принцип духовный блуд, но превращается он в систему действий, символизирующую отрицание высшей святыни, во спасение человечества Богом дарованной, и демонстративно попирающих эту святыню. Вместо возвращения заблудших в Отчий Дом - нечто предельно страшное, что может совершаться человечеством только в состоянии уже том, когда вера в Истину преобразуется в веру в ложь.
Вот какой зловещей перспективой, реально все более полно осуществляющейся и Православие к себе влекущей, ответил протестантизм на благодатную перспективу, пред ним открывающуюся, воссоединения с Православием, в своей духовной красоте пред ним впервые раскрывшимся.
Сложнее обстоял вопрос с Ватиканом... Если протестантизм, выросший из отталкивания от папства, мог игнорировать Православие и жить так, как будто его и не было, чисто внешне воспринимая его бытие, то Рим знал Православие и, живя сохранившимися в католицизме и постепенно разрушавшимися в своей истинности его остатками, должен был все больше ненавидеть его, поскольку все больше укреплялся в своем от него отступлении. Падение Православного Царства было как бы последним предостережением католицизму, предвещавшим и его гибель вместе со всем человечеством, если не произойдет «обращения» России - к ее старым истинным путям. Это и было содержанием Фатимского явления Божией Матери португальским детям, которому мы не имеем основания не доверять, в его истинной сущности - именно такой. Вся сила внутренней порчи католицизма, в его ведущих верхах, обнаружилась в том, как воспринят, использован и проведен был в жизнь урок Фатимы. Как известно, все в целом католичество было по истечении известного срока духовно мобилизовано на предмет вымаливания у Владычицы помощи в деле «обращения» русско-православных в католицизм и подчинения России папе. Это практически значило, что Ватикан должен был стать противником восстановления Исторической России, а, следовательно, - противником и падения советчины.
Самоубийственный удар был нанесен Ватиканом католичеству и в другом отношении. Для совращения России был придан новый характер восточному обряду. То была уже не временная уступа схизматикам для приучения их к католицизму всецелому, а установление новой формы церковности и благочестия, равноправно становящейся рядом с латинской формой, традиционной, свойственной историческому католицизму. Восточная форма копировала Православие во всем, воспринимая весь и внутренний его молитвенный опыт, с одним только изменением: папа признается и этими «православными» главой Церкви, наместником Христа. Так одновременно делался Ватикан и союзником антихристовой власти, в ее значении, как власти вступающей в открытую борьбу с Христом, и воплотителем антихристовой власти, в ее значения подмены Христа и фальсификации христианства. Существенно то, что не только то была подмена Православия, но то была и подмена католицизма. Поскольку католицизм становился лишь вариантом христианства, равноправным с заведомо подмененным православием - и сам он лишался всякой истинности, обрекая своих «верных» на заведомую неверность. Духовного целомудрия уже не могло быть у тех, кто делались лояльными, искренними, верными последователями папы на том его новом пути, когда он одну только точку неподвижную оставлял на церковном горизонте, это - самого себя, как наместника Христа. И это в тех условиях, когда этот наместник Христов протягивал руку богоборческой власти, поднявшей вселенскую войну против Христа! Если исторический протестантизм обернулся после падения России, к ее рассеянным по всей свободной вселенной чадам, ей остающимся верными, ликом «экуменизма», свое политическое выражение получающем в духовном блуде, «интеркоммюннион», то аналогичным ликом, являющим такое же самоутверждение в духовном блуде, обернулся к Русскому Зарубежью и католицизм, поскольку «восточный обряд» стал равноправным вариантом исторического католицизма, благодарно ныне протягивающего руку большевикам за их растление Православной России. И можно измерить всю поистине адскую силу злорадства Ватикана, если задуматься над теми мыслями и чувствами, которые должны испытывать его деятели, называя Красную Москву [...] - Третьим Римом - тем же, якобы, каким он был долгие века стояния Православного Русского Царства, в его значении опоры Удерживающего...
Когда употребляем мы слово «отступление», по-гречески «апостастия», то двоякий смысл придаем мы этому слову - не всегда отдавая в этом себе ясный отчет. Можно говорить, в самом общем смысле, об отступлении, как о длительном историческом процессе, начавшемся в 1054 году, когда впервые, рядом с ранее известными явлениями «ереси, раскола и безчинного сборища», в которые умещались все до того случавшиеся измены истинной Церкви, появилось нечто новое, о чем давалось понять в апостольских учениях, но что до сего времени не получало никакого точного содержания. Появилось нечто, Церкви изменяющее - но не в составе самой Церкви, а рядом с ней возникающее в образе соперничающей церкви, точнее, подобия ее, и своей задачей ставящее стать на место истинной Церкви, как, якобы, неистинной. Начинается, далее, процесс, в котором, с одной стороны, все полнее и глубже проникает в бытие отступившей Церкви неистинность ее, подавляя проблески истинности, в ней сохранившиеся. А, с другой стороны, все прогрессирует отступление ступенчатое, все дальше отодвигаясь от исходной церковной истинности. Этот длящийся веками процесс, наконец, переходит в некую стадию, когда такую конкретную завершенность приобретает отступление, что к нему на греческом языке может быть уже присоединен член. Это еще не конец, получающий воплощение в личности антихриста. Но то уже воздвизание, с разных концов, того здания вселенского, которое конкретно подготовляет его приятие. Подобным «свершением», как мы говорили, является применительно к протестантизму так называемый «экуменизм». Подобным «свершением» является применительно к католицизму - «восточный обряд». Посмотрим теперь, что является подобным «свершением» применительно к Православию.
И в отношении Православия можно говорить об отступлении в обоих смыслах - общем и частном. В общем смысле нашим отступлением является вольнодумство. Это легко поймет каждый, кто способен ощутить сущность Руси допетровской в сопоставлении ее с Россией Императорской, основанной Петром. Для Руси допетровской было характерно безъизъянное духовное целомудрие: Церковь исчерпывала содержание жизни. Западническое обновление России означало устранение этой целостности сознания, со внесением в душу каждого отдельного человека и в жизнь русского общества множества руководящих ценностей, если и сводимых в законченную пирамиду, то не по признаку подведения всего под церковную крышу, а по признаку - поставления во главу угла России, как национального целого. Тем создавался суррогат иерархии ценностей, с уклоном, однако, сильным, в направлении церковном, что принципиально смягчало, а практически в значительной мере даже угашало зловещее значение разрушения московского церковного уклада жизни. Но если говорить о так называемом «обществе», то, поскольку оно приобретало самостоятельное и все большее значение, оно воспринимало западническую новизну жизнепонимания именно, как высвобождение от исконного святого плена, с поставлением по своему выбору себе новых кумиров. Это не упраздняло обязательной принадлежности к Церкви, но вводило «церковность» в состав множества ценностей, которые отныне образовывали внутренний мiр каждого сколько-нибудь «просвещенного» человека.
Процесс «вольнодумного» отступления «расцерковлял» не только «общество». Он поражал народ, поскольку его охватывало «просвещение», как внедрялся и в духовенство, особенно «ученое». Можно говорить о своего рода «ступенчатости» и применительно к отступлению русско-православному, если не в смысле исторического процесса, то в смысле предметной градации процесса оформления и углубления отступничества от Церкви.
Самая мягкая форма не так далека от того, что делалось и на Москве: то было утилитарное обращение к опыту Запада. Это, в сущности, было характерно и для всей Петровской реформы, в ее основе заданности. Разница, однако, была та, что на Москве «инструментальное» отношение к западным «хитростям» было выдержано, а потому не нарушалась тогда целостность общенародного церковного сознания. Петр же вывел насильственно русского человека из Церкви, заставляя его осмотреться вокруг себя и включать весь мiр в свое сознание, тем усложняя былую мотивацию поведения новыми мотивами.
Конечно, не всех то глубоко задевало. Оставалась целина нетронутая - тот спасительный «балласт», который давал стойкость русской имперской государственности. Были и такие, кто, воспринимая западническую выучку, как нечто положительное, только крепче утверждались в своем стоянии церковном. Огромная масса, как мы отмечали выше, осложняла свое исходное мiровоззрение великодержавным патриотизмом, но не мыслила и имперской русскости вне верности Православию, пусть и поколебленной в своей целостности. На этом, однако, наше западничество не остановилось. Дальше начиналось уже отступничество душевно-разорительное и духовно-губительное. Тут безконечное могло быть множество оттенков в сложнейшей и путанейшей совместности западничества с русскостью. Результатом конечным было или унылое и пассивное отщепенство, или экзальтация разрушительства в отношении традиционного, духовно просветленного, русского быта. Завершилась ступенчатость теми «Пугачевыми из университета», которым суждено было покончить с Россией. Вся жизнь Империи нашей, вплоть до позорного ее конца, может быть задним числом рассматриваема, как причудливое переплетение всех возможных форм и вариантов расцерковления и отступничества, живших и расцветавших за счет расточаемого богатства веками накопленной духовно-полноценной русскости, как бы самим Промыслом оберегаемой во всех перипетиях имперского нашего роста.
Революция была завершительной стадией русско-православного отступления. И в ней можно наблюдать своеобразную ступенчатость, имеющую уже не только смысловой, но и исторический характер. 1905 год показал революцию в ее зародышевой полноте. Далее расчленилась она. «Февраль»! Этим именем можно собирательно обозначить все возможные формы вольнодумства, не принимающие облик воинствующего безбожия. «Октябрь»! Этим именем можно обозначить это последнее, относя народничество, по началу в «октябре» занимавшее видное место, к явлениям в «октябре» служебную лишь роль отыгравшим, чтобы возвратиться в свое исходное лоно «февральское». В отношении Православия под рубрику «февраля» можно подвести «вольнодумство» всяческого калибра и покроя, разрушавшее наше духовное целомудрие. В плане узко церковном укладывается в эту рубрику и всякого типа обновленчество. «Октябрь» в действии рождает, в конечном счете, нечто в церковном плане предельно страшное. [...] Это то именно, о чем с такой поразительной наглядностью прорекал еп. Феофан Затворник: внешнее подобие Церкви, лишенной благодати и являющейся только ее обманчиво соблазнительной видимостью. Поучительно, что еп. Феофан выразил духовную суть и того, что мы наименовали «февралем», как символом «вольнодумства», когда говорили о другой форме расцерковления, показательной для завершительной апостасии. Он говорил о наличии «мнений», каждым на свой лад исповедуемых - в отмену церковной истины. Разве это не есть то «вольнодумство», о котором мы говорили, как о сути нашего русско-православного отступления! Это как бы тот питательный бульон, в котором развиваются бациллы антихристовы, утверждаясь, в конечном итоге, в двуликий образ антихриста, одновременно являющегося и воинствующим христоборцем и облеченным в обманную видимость Христа христопредателем. В октябрьском своем лике вселенский размах получает русская революция. Христоборческая сила мертвой хваткой держит в лапах тоталитарной сатанократии человеческий состав захваченной части нашей планеты, чтобы, на него опираясь, всеми средствами насилия и обмана постепенно завладевать остальным мiром, еще живущим на свободе. Христопредательская же сила [...], внедряющаяся в церковные круги свободного мipa, парализует сопротивляемость его, подготовляя, вместе с тем, уже в масштабе интерконфессиональном, подножие грядущему антихристу.
Вот что является «свершением» процесса отступления применительно к Православию...
Начальные строки настоящей статьи намечают основные моменты, так сказать, методики нашего спасения. На какой основе покоятся все они? В какой атмосфере протекают? В Церкви совершается спасение. И поскольку о спасительности самих гонений говорит Златоуст, дождем благодати ниспадают эти гонения на среду, объемлемую опять-таки атмосферой Церкви. А если чем-то предельно страшным звучит прорицание о временах, когда можно будет искать по всему свету и не услышать живого голоса - какой голос тут имеется в виду? Голос Церкви! И когда ставили мы тут же вопрос: не входим ли мы, не вошли ли уже в эпоху именно такую, когда надо искать по мipy живого голоса - именно это имели мы в виду: голос Церкви теперь трудно услышать, такой голос, в отношении которого была бы действительная уверенность, что это неподменный голос неподменной Церкви. Вот в чем сказывается ужас апостасии того завершительного ее периода, когда уже свидетелями являемся мы не только духовной, но уже и организационной подготовки приятия на землю антихриста...
Мы видели антицерковную природу экуменизма - соблазн этот оказался действенным для православной иерархии. Как это ни странно, действенным оказался соблазн и католицизма - показал то вселенский собор папы Иоанна XXIII, в стадии его приготовления. [...] Очень неблагополучно со свободным православием, в частности с Грецией! Не сказано еще нигде последнего слова, но втягивается наглядно в антихристову подготовительную работу оно. Образуется уже и внутри православный экуменизм, попирающий самый принцип Церкви. Церковь истинная силой вещей обрекается на обособленность - в ожидании, быть может, недолгом, того, что придется ей и в свободном ныне секторе вселенной уходить в катакомбы. Вот когда уже нигде, действительно, нельзя будет услышать живого слова! [...]
Можно иногда читать проникновенные суждения новообращенных о благодатной природе свойственного Православию «консерватизма», как бы предопределяемого полнотой присущей Православию истинности. «Для меня стало ясно, - говорит новообращенный испанец*, - что всякого типа христианин имеет возможность жертвовать частью целого своего учения для придания большей ясности своей вере. Только не православный христианин! Он неколебимо: предан сущности Христианства, которое есть откровенная Истина, вечная и неизменная. Римо-католик, например, может отказаться от папы, как я то сделал, или опровергнуть учение о чистилище, или отвергнуть постановление Тридентского собора, не перестав быть христианином. Также и протестант может отказаться от великих реформаторов с их учением о божественной благодати и предопределении и все же остается христианином. Одна лишь Православная вера не имеет иных элементов вне существенных и основных истин Христианства, открытых Богом через Иисуса Христа. Православная Церковь единственная, которая никогда перед своими последователями не одобряла ничего, кроме того, что «всегда, везде и всеми» было рассматриваемо, как учение, открытое нам Богом (св. Викентий Лирийский). Поэтому обращение в Православие ничего иного не означает, как охват Евангельской веры в ее исходной чистоте, тогда как отвергнуть и оставить его значило бы отвергнуть и оставить все христианство в целом». «Православная Церковь единственная, которая, как верный хранитель евангельской веры, ничего не изменила в ней, ничего не отняла от нее, ничего не прибавила к ней...»
* Fr. Paul Ballester Convalier. Его книга «Мое обращение в Православие» по-гречески напечатана в Афинах в 1954 г. и в переводе на итальянский в Неаполе в 1955 г.
Представим себе человека, так воспринимающего Православие и закрывающего глаза на все конкретно историческое [...] Безсилен новообращенный распознать соблазн, если далек он от понимания того, что сейчас проблема «спасения» упирается в явление Церкви, в ее преемственной верности Христу: ее, эту Церковь, надо найти, чтобы спастись, к ней приобщившись. Иначе, ища полноты Церкви, попадешь в полноту безцерковности; думая идти ко Христу, окажешься в объятиях антихриста; желая уневеститься Христу, окажешься жертвой духовного блудодеяния...
«Духовное целомудрие». «Духовный блуд»... Религия есть «связь». Может ли эта связь быть случайной, преходящей, временной, мимолетной? Безсмыслен сам вопрос! Если такова связь - то «религии» вообще нет, а есть только религиозно окрашенное переживание, а иногда и просто религиозная блажь, если не прямо уже безчинная эстетическая причуда, религиозно окрашенная - худшая форма безчинства, свидетельствующая о полном, духовном растлении человека. В какой мере усиливается пагубность сказанного применительно к Церкви, а тем паче к Церкви Православной! Вхождение в Церковь есть уневещение Христу, которое полноты достигает, уже граничащей с вневременным блаженством в подвиге девственности, во имя общения с Христом подъятом... Но если освобождение себя от всех связей с мipом, вплоть до самой своей воли, есть удел тех, кто жаждет совершенства, то для всякого верующего целомудренное самоограждение от всего чуждого его вере, есть исходное условие действительной принадлежности к Церкви. Церковь - наше Все, и если в плотском жительствовании так называемый флирт может более грязнить человека, поскольку он приемлется, как нечто законно дозволенное, чем самое грубое падение, покаянно воспринятое в своей гнусности, то и безпечное, и самодовольное порхание умом по разным «религиям» и «культам» с желанием получше удовлетворить свое духовное гортанобесие, есть нечто крепче от Церкви отдаляющее, чем срыв неверности, самый грубый, но так и ощущаемый, как тяжкий грех. Это понять - значит понять, что такое в плане церковно-религиозном являет собой Толстой, полвека со дня безпокаянной кончины которого мы в этом году отмечаем.
Толстой в своем ответе Синоду заявил, что он не считает свою веру истинной. Он не исключает того, что сам будет иначе верить, если ему покажут лучшее. Но сейчас он лучшего не видит. Что это, если не самодовольное самоутверждение в духовном блуде? Перенесите это рассуждение на отношения плотские - что получится? Самоутверждение в физическом блуде. Так и в плане духовном. Все религии для Толстого лишь разнообразнейший материал, религиозно окрашенный: выбирай по вкусу! Всякая подлинная религия есть нравственная связь с чем-то, чему себя человек отдает безраздельно - только это есть «вера», о которой можно сказать: «Верую». Этого в Толстом нет - он один только существует, как мерило всех ценностей земных и небесных, собою воплощает некое существо богоподобное, которое, обладая разными потребностями, среди них имеет и выше всех других подымающуюся потребность религиозную. Ее Толстой, наравне с другими, и удовлетворяет по своему выбору, в меру своего разумения, своих желаний, своих вкусов. Именно в этом своем качестве и является Толстой для нашей современности особенно доходчивым, удовлетворяя лучше кого бы то ни было какому-то, именно ныне возникшему в своей подавляющей массовости, спросу. И в этой своей соблазнительности страшен Толстой не только православным или даже вообще христианам, а всем верующим, кто бы какую веру ни исповедывал, кто бы к какой секте, к какому культу ни принадлежал. Ибо, проникнувшись влиянием Толстого, никто не станет ни толстовцем, ни еретиком, какого бы то ни было типа, ни раскольником, ни невером-атеистом: каждый станет духовным циником-развратником, удовлетворяющим свою религиозную блажь, чтобы не сказать иногда даже похоть, соответственно своим вкусам, потребностям, наклонностям... В этом именно смысле Толстой ныне универсален - всечеловечен, в предельной степени «экуменичен». В его лице нам явлена такая «интеркоммюнион», которая предваряет уже самого антихриста в его всепоглощающей всеядности.
Прозорливо обличал о. Иоанн Кронштадтский Толстого на закате нашего национально-государственного бытия. Что бы он сказал теперь - на закате всечеловеческого бытия! Нет более созвучного этой закатной современности человека, чем Толстой. И как был он своего рода лакмусовой бумажкой, определявшей безошибочно церковно-религиозную годность человека в те времена, когда на повестке дня стояла судьба России, так становится он такой же лакмусовой бумажкой, определяющей религиозную годность всего человечества сейчас, когда на повестке дня достаточно ясно уже стоит судьба вселенной. И то обстоятельство, что за «великим писателем земли Русской» в представлении мipa стоит вся наша великая культура, притупляет до последней степени сохранившийся инстинкт самосохранения, ибо скрадывается тем антихристова сущность, так отчетливо обозначенная в Толстом о. Иоанном. Выходя далеко за пределы официальной, формальной, канонической церковности, Толстой оказывается неким общим знаменателем, к которому приходит церковный «экуменизм» - в его предварении антихристова воцарения над мiром.
Когда придет Господь в силе и славе? Даже ангелы не знают Этого. Но тут же Господь раскрывает нам, а за Ним Его ученики, а за ними святые Отцы - различные знамения приближения страшного часа и зовут нас к бдительности в распознании их. Во всем течении нашей жизни две опасности нас стерегут - одинаково губительные, как бы два полюса, между которыми мятется человеческий дух, Божией благодатью не просветленный: уныние и безпечность. Для тех, кого в уныние приводит сама мысль о Страшном Суде и кто готов гнать ее от себя, как устрашающее привидение - для тех спасение от уныния может быть обретено только в безпечности. А от нее, поскольку не будет преодолена отвращающая от мысли о Страшном Суде связанность духа узами мipa сего, опять-таки один только путь лежит обратный - к унынию. Так и протекает до спасительного протрезвления жизнь таких людей. То, что знамения множатся, нагромождаются, приобретают все более явственно демонстративный характер, свидетельствуя о приближении конца мipa - то есть очевидность. Но ведь мы видим не все, что в мipe творится. И это должно налагать на нас нарочитую сдержанность и осторожность не только в определении срока, хотя бы примерного и условного, конца мipa, но и в самой оценке состояния мiра, как «фатально» обреченного на близкий конец. Фатализм не совместим с осознание мipa, как ведомого Промыслом Божиим. Осуществляется промыслительная забота Живым Богом, ведущим ко спасению живые души, Им к жизни вызываемые. И вот тут и надо нам особенно отчетливо сознавать, в какой мере видимое нам в земной жизни еще не исчерпывает сущего. Это наглядно в отношении нашей Родины и вообще всего мiра, захваченного сатанинской властью, где духовно живое загнано в подполе и только там может себя потаенно являть. Но, в какой-то нам неведомой мере это так, и в свободном мipe, где под покровом наглядно, демонстративно порою, а в отдельных случаях вызывающе даже дерзко осуществляемого отступления - протекает жизнь обыденная, лишь претерпевающая это зло, но в нем не участвующая и, может быть, только ждущая повода и основания, какой-то реальной возможности, какого-то решительного толчка, чтобы так или иначе себя обнаружить в своей устремленности к Христу истинному. Борьба темных сил с Христом не случайно сосредоточилась в нашем отечестве, являвшем собою Православное Царство, возглавляемое Удерживающим. Эта борьба идет там и сейчас. Знаем мы разве те силы, которые зреют в советском подполье? Их нельзя ограничивать формально рамками т. н. катакомбной Церкви, имеющей законное священство и живущее истинной церковной жизнью. Может существовать внутренняя направленность ко Христу в каждом сердце. Они тоже, может, ожидают лишь повода, основания, практической возможности, какого-то решительного толчка, чтобы явить себя, рождая в совокупности некую спасительную стихию покаянного возрождения России. А если прорвется эта стихия к свету Христа - не родит ли она встречное движение и в остальном мiре, в своем видимом возглавлении больше всего боящемся именно восстановления Русского Православного Царства, но в каких-то своих недрах, может быть, готового на то, чтобы радикально пересмотреть исходную установку сознания и в страшных испытаниях узреть в ней губительный лик отступления во всей его и исторической, и современной реальности?
Все это ведомо Одному только Богу, в смиренном обращении к Которому и примем наш жизненный удел «последних христиан», предоставляя на Его промыслительную волю употребить нас во спасение как России, так и остального мipa, если есть живые силы, обращенные ко Христу истинному и в очах Божиих способные придать жизненную мощь дальнейшему течению мiровой истории.